Ирина Поволоцкая о постепенном исчезновении слуха и зрения, Загорском доме-интернате, работе психологом, творчестве и любви
Когда я впервые увидел танцевальный перформанс тотально слепоглухой Ирины Поволоцкой, — я был поражён. У меня не укладывалось в голове: как? Как человек, не видя и не слыша, может делать танец и представлением, и арт-терапией, и актом творчества, открывая в сочетании движений и цветов новые смыслы?
Для Ирины Поволоцкой, кажется, преград нет. Если можно так сказать, слепоглухота её раскрепостила и помогла развить таланты в самых разных областях: от психологии до изучения языков (а их количество, на которых Ирина может читать — и это с брайлевским дисплеем! — приближается к десяти).
В нашем интервью мне хотелось проследить историю жизни Ирины — от потери слуха и зрения, к обретению новой себя и самого верного друга в жизни — мужа Дамира; обращению к творчеству, без которого не проходит ни один день Ирины, реализацию сразу во многих областях. Как будто она сразу шагнула на верхнюю ступень пирамиды Маслоу, но нет: за каждым шагом скрывался ежедневный упорный труд. Я верю, что пример Ирины вдохновит немало слепоглухих людей, но и не только их — а: всех нас. Ведь по души устройству мы одинаковые.
— Ирина, каково это — быть слепоглухим человеком? Расскажите именно для зрячеслышащих, которым это непонятно.
— Быть слепоглухим для меня — значит больше информации получать от тактильных, вкусовых, обонятельных ощущений. От вибраций мира, интуитивно, через эмпатию — в общем, от тех каналов, на которые обычно зрячие и слышащие не обращают внимания. Это ещё и зависимость от другого человека, зрячеслышащих, которые помогают жить — именно жить, потому что к выживанию как-то можно приспособиться…
— Вы знаете оба мира — и зрячеслышащий, и скрытый тишиной и темнотой. Как и в чём (кроме именно света и звука) отличаются эти миры для вас? Что самое главное было в зрячем пространстве, что самое главное сейчас?
— Миры различаются отношениями и способами общения, вариантами контакта. Если, будучи более зрячим, можно понять выражение лица собеседника и тысячу нюансов положения его позы, то в нынешнем состоянии всё ограничивается только ладонью и информацией с неё — или текстом. То же касается речи, звука.
Вот пример с творчеством. В зрячем мире не так сложно выбрать, чем ты хочешь заниматься, а для незрячего — это постоянный поиск, а то и создание своих, именно ему подходящих материалов и способов, видений. Так как я человек творческий, то для меня именно это актуально.
Взять, к примеру, художественное творчество. Один из моих любимых материалов — масляные краски. Если акрил у меня разложен по разным коробкам и я с ним не путаюсь, то с масляными тюбиками сложнее — они все в одной коробке. Но у масляных красок есть свой, и достаточно сильный, запах. Это не просто запах льняного масла, но и сам запах и фактура конкретной краски. Белый цвет я отличаю от остальных легко, это самый твёрдый и большой тюбик. Желтая краска у меня самая жидкая. Конечно, это такие определители на текущий момент, а когда тюбик кончается и появляется новый, то ищу способ, как его отличать от других. Работая маслом, я работаю руками, иногда мастихином (когда нужно большое пространство закрыть одним цветом). Хоть руки и в масле, но зато очень хорошо понимаешь, что где, и что еще нужно сделать. Для более сложных деталей у меня есть масляная пастель, она в круглых брусочках. Мы нашли, куда ее можно удобно разложить. И я могу просто брать брусочки из ячеек и работать там, где мне надо; пастель ощущается руками, она очень тактильна. Это мои личные наработки, с акрилом такого «творческого секрета» нет, он и застывает быстрее, и нет времени на «повозиться», там главное, чтобы ложилось ровно и без «дыр».
— У вас практически тотальная потеря слуха и зрения. Каково это: понимать, что в какой-то момент ты полностью лишишься слуха и зрения?
— Слух и зрение я теряла по разным причинам. И у меня не синдром Ушера, как многие почему-то думают. Из-за уколов стрептомицина в детстве у меня возникла потеря слуха 4 (максимальной) степени, нейросенсорный двусторонний кохлеарный неврит. Потеря зрения — из-за врождённой катаракты, операции по удалению хрусталиков в детстве, в три года, и в дальнейшем — постепенная отслойка сетчатки. В те годы не было искусственных хрусталиков. Так как слух я полностью утратила рано, то не так сильно переживала, как при потере возможности видеть. Слабое зрение ушло резко, в одну секунду, и это повергло в депрессию. Но если через что-то смертельное можно пройти и не умереть, то пройдя через ослепление можно стать только сильнее — «Все, что не убивает нас, делает нас сильнее». Главное, иметь в жизни более высокие цели, чем просто благополучие и материальное наслаждение: «Все проходит, и это тоже пройдёт»…
— Если разобрать по ощущениям, по слуховым воспоминаниям, как терялся ваш слух?
— Слух уходил медленно и как-то незаметно. Помню звуки деревни в детстве — коровы мычат, трактор вдали тарахтит, собака лает, птички поют, бабушки разговаривают, помню голоса родителей. А позже — ватная вата, и через нее слабые звуки не идентифицируются никак. Помню музыку с грампластинок, а потом — ощутимая пальцами вибрация, но не звук в ушах. Вот я играю на пианино и слышу ответ клавиш, наставления учительницы. Подготовка к выступлению в детсаду — музыкальные погремушки, красивый звук. А вот — играя на барабане, ощущаю лицом, кожей ответ от ударов палочками, но не звуки в ушах. Звуковой мир глох где-то полгода-год, поэтому сказать, что что-то запомнилось как последнее — не могу. Дедушка и папа еще долго могли говорить мне на ухо, и я их понимала, а вот бабушек даже по телефону быстро перестала слышать. Нашего большого пса слышала, но у него лай — как удар грома в бочку, ощущался хорошо. И я быстро скомпенсировалась на вибрации — меня могли позвать на расстоянии, потопав по полу или постучав по двери.
— Каким было ваше детство?
— Благодаря родителям у меня было разное детство, было много светлого и доброго. Некоторые эпизоды я вспоминаю в своей автобиографической повести, которая уже почти готова к изданию. Например, такой: «Мы с папой собирались на море. Мне только что исполнилось 12. Таганрог встретил нас солнцем. Невероятная тишина, зелень, непривычные деревья — магнолии, акации, кипарисы — и рельсы в этой зелени. Нас определили в синий домик, где жили родители с детьми. Там была игровая комната, и этот домик был ближе к столовой и морю. Перед ним находился широкий тенистый луг, там можно было посидеть на скамейке, встретиться с кем-то. Всё цвело и пахло… Я балдела от ароматов. Росли там и кусты со светло-фиолетовыми гроздьями цветов. По утрам мы шли к калитке и покупали кулечки черешни, малины, вишни, а ещё семечки. И весь день от завтрака до обеда проводили на море. У него было мелкое песчаное дно. Можно было долго идти — воды по пояс, а взрослым и того меньше. Прилив выносил на берег кучи гниющих водорослей, отлив не всегда возвращал их. Я наловчилась перепрыгивать, чтобы не идти по этой черно-зеленой склизкой массе…» Вот этот очень яркий эпизод из детства мне помнится до сих пор.
— Как вы попали в НИИ дефектологии? Это были попытки родителей вернуть тающие зрение и слух или тут другое?
— В НИИД не занимались медициной. Просто родители искали, как и где мне учиться. О восстановлении слуха и зрения речи не шло, а вот развитие интеллекта их очень волновало. Я начала там учиться, сперва попала в детсадовскую группу. Мы пришли к Мещерякову — в институт, который тогда активно изучал реабилитацию слепоглухих. Он меня опекал до своей смерти.
— Каким вам запомнился Александр Иванович?
— Помню его хитрости, чтобы заставить меня доверять ему и выполнять интеллектуальные задания — конфетки, выпроваживание мамы из кабинета на время урока… Его попытки проверить мой интеллект — много головоломок я собирала практически мгновенно и без подсказок. Мне давали раскраски, а потом спрашивали, почему я раскрасила так или иначе. Помню момент: мне надоел вопрос: «Почему дерево коричневое?» — и я раскрасила его фиолетовым, листья оранжевым, а плоды зеленым. Когда спросили, почему так, я ответила — «потому что вам не нравится коричневое дерево с красными яблоками и зелеными листьями». Помню, что раскрашивала и животных, и предметы, сортировала карточки со словами и предметами в кучки, решала задачки с цифрами и на логику…
— В 10 лет вы оказались в Загорском доме-интернате для слепоглухих детей (тогда детском доме). Это было тяжёлое или скорее благостное время?
— Лично для меня это была некая армейская казарма — с деградацией и потерей времени. Только так. Мне 10. А распределили в группу с 15-ти и 16-летними ребятами, которые учились в 3 классе (у старшего, к тому же, синдром Дауна). Мне пришлось заново проходить класс, который я уже закончила. Два с половиной года мы учились по учебникам 3 класса (и то не по всем)…
Вспоминать об этом не хочется. Особенно, когда все так восхищаются интернатом. Не хочу вспоминать, как я училась врать, драться, попробовала сигареты… Если кому интересно, в автобиографической книге «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю» немного об этом есть.
Могу рассказать про чучела. Они были в детдоме. Коршун, например. Зверюшки разные. Как ещё слепому узнать, как зверь выглядит? Правда, кошек и собак трогали живых. И кроликов — живых, меня заставляли их кормить и чистить клетки. Ненавижу чучела! Руки ощущают специфическую «мертвецкую» энергетику, а ещё запах… Но детям мир познавать надо. У нас были засушенные и муляжные (из парафина в основном) плоды, макеты самолетов… Целый кабинет экспонатов. Из-за чучел я боялась бывать в биологическом классе даже днем, что уж про ночь говорить… А ведь я темноты никогда не боялась. Отказывалась, до истерик даже, заниматься в этом кабинете. Преподавателю приходилось таскать экспонаты в наш класс.
— Чем вы помимо учёбы занимались в Загорске? Имею в виду работу и досуг.
— Лично для меня единственный интересный и доступный досуг в Загорском доме-интернате для слепоглухонемых детей — книги. Небольшая библиотека, я всю прочла практически в первые месяцы… А ещё мы могли гулять, играть, качаться на качелях, самокате, велосипеде — иногда ходили в кино, по выходным нам разрешали включать старенький телевизор. В выходные приезжали родители, тогда мы шли гулять и кушать в вокзальном кафе. До сих пор помню бумажные стаканчики с растворимым кофе, с сахаром и молоком, и — овальные крепкие пряники с розовой глазурью, с белой полосочкой поверх… Чебуреки, эклеры, в общем, приезд родителей — это всегда еда и качели в парке. Самим за пределы территории выходить было запрещено. Но так как калитка у нас днем не запиралась, старшие ребята могли, например, бегать в магазин. А я с учителями ходила в магазин и к ним в гости. А на каникулы меня забирали домой.
Практиковалась принудительная трудотерапия. Работа — крольчатник и дежурства в столовой, уборка территории — таскали, например, навоз на огород. Чистили снег, убирали листья, копали грядки… Чуть позже — работа в швейной мастерской, собирали из кусочков лоскута технические тряпки для протирки техники, а еще шили мужские семейные кальсоны, до сих пор помню эти синие, красные, коричневые поля с зелеными огурцами… Четыре детали, причем они не были рассортированы, сортируешь сам — цвет и размеры. Я для разнообразия иногда шила одни кальсоны из четырех разных кусков. Со стыковкой размеров тоже были сложности, но тут помогали старшие девочки и учительница. Дополнительная нагрузка — гладить постельное белье после стирки в прачечной. Мне придумывали занятия, чтобы отвлечь от книг, чтоб не просила новые, так как библиотека и правда совсем небольшой была, комната вся занята стеллажами с брайлевскими книгами (они же много места занимают), которые давно были прочитаны всеми, кто вообще читал. Рисовала, вышивала, иначе больше нечего было делать. Такой вот «Дом, в котором…»
— Жизнь в детском доме действительно напоминает то, что описала Мариам Петросян в «Доме…»?
— Когда мне, на день рождения, предложили сделать фотоисторию по роману Мариам Петросян и показали сценарий, я тут же согласилась, хотя книга зацепила не сразу… Лишь когда вчиталась, я прониклась, — и всё засверкало острыми осколками памяти. Эта история, в стиле мистического реализма, оказалась потрясающе моя. Как будто кто-то сел рядом и нафантазировал про меня, исказив некоторые факты, чтобы было интереснее… Другие миры для меня — абсолютная реальность… И умение слушать мир… Очень многое из «Дома…» для меня близко, как автобиография.
Когда жила в детдоме, тоже могла ходить по коридорам, как по другому миру. Дом наш был небольшой, в два этажа, и коридоры там сквозные, совсем всё просто. Недавно я даже нарисовала его. На задней лестнице можно было вечером играть — отправиться в «путешествие», и особенно здорово получалось, когда выключали свет… Раздевалка в подвале, незапертый предбанник, закуток перед прачечной и никогда не запираемая столовая — места для прогулок хватало… Был и «зверинец» — кролики, куры с петухом и индюк с индейкой, собака директора. У нас, конечно, всё было проще, и ни капли фантастики. Те, кому повезло учиться в нормальных условиях, — держались особняком, они старшие. Мы, младшие, дружили. Но у нас было немало ребят и с ментальными нарушениями, и просто тех, кто слепоглухой с рождения. С ними никаких контактов, кроме вынужденных, не было.
По жизни это произведение оказалось мне близко. Особенно, когда читая «Дом…», дошла до места, где Кузнечик не поехал на море, и Лось вывозил их за город на «Жуке». У моего дяди был такой мотоцикл. Из-за формы (с коляской) и специфического зелёного цвета его называли «жуком»… У него был такой характер, что заранее не скажешь, когда и куда доедешь — и доедешь ли. Скорость не выжать, и надо всегда помнить, что он с норовом. Хотя по «паспорту» это был обычный «Урал». В общем, думаю, понятно…
Ребята из «Дома…» находили разные штуки. Я — тоже. Был и подсвечник, случайно выкопанный на опушке леса — там недалеко болота, я наткнулась кедом на что-то в траве, вытащила — подсвечник, старый, позеленевший… Прабабушка оттёрла, оказался красивым. Не понимаю, как это туда попало — деревни далековато. Да и от дороги в стороне…
— А где вы учились после детского дома?
— В школе-интернате №30 для глухих и слабослышащих имени К.А. Микаэльяна. Карп Авдеевич сразу принял меня в школу, несмотря на то, что завуч была против: она говорила, что я слепоглухая, мне не хватит интеллекта и возможностей учиться. Ирония судьбы в том, что впоследствии я дружила с ее неслышащей дочерью, которая тоже училась в этой школе, но в другом классе. Я ее поддерживала много лет и после школы, старалась направлять на саморазвитие — у нее был сниженный интеллект, это было непросто. Тем не менее, дружили довольно долго.
Большое спасибо Микаэльяну, он позаботился обо мне тогда, позволил не только учиться, но и контролировал обучение. Курировал все время моей учебы, дал лучших учителей, позволил не проводить в школе все время; учителя приходили ко мне домой (позже я ездила домой к ним), проводили индивидуальные занятия. Я все же начала ходить в школу, потому что учителя говорили, что мне лучше общаться со сверстниками… Но особо в классе ни с кем не дружила.
Потом — делопроизводство и архивоведение в Московском политехникуме социальной защиты населения, а далее различные психологические курсы и факультативы — ВШКА, РАО, Открытый университет, МГППУ, МПСИ, ВОС «Реакомп» и другие.
— По специальности удалось поработать?
— Архивистом работала только на практиках, и поняла, что это совсем не мое. В архивных помещениях темно, пыльно, сухой воздух. Но так не везде. В простых архивах — тусклый свет, насекомые между страницами, плесень даже, и запахи, от которых я постоянно чихала, чесалась и кашляла. Идти туда работать не хотелось, еще и с мизерной зарплатой…
— Скажите, а психологу, которому самому пришлось преодолеть многое, врачевать себя, — проще или сложнее работать с людьми? Помогает ли в чём-то слепоглухота?
— Мне было проще, наверное, — много пережив и рано осмыслив, хорошо владея эмпатией, — лучше понимать людей. Мне нравились темы личностного роста (бытовое было абсолютно неинтересно), но приходили, конечно, с разными вопросами. Чаще как раз с бытовыми: семейные проблемы, работа, здоровье… Был период, когда я даже занималась фэн-шуем домов, вела колонку в «Комсомольской правде». Но я могла выбирать, за что браться и с кем работать. Клиенты писали или на бумаге (я тогда ещё видела), или на руке, иногда соглашались на присутствие переводчика. И если тема запроса была мне совсем не интересна, то вывести человека на более глубокие размышления, найти корни проблемы, было гораздо важнее, чем разбирать простые (часто примитивные) вопросы, которые мусолятся годами.
— С чем необычным сталкивались в работе?
— Я около 30 лет занималась частной психологической практикой. За это время много с чем сталкивалась, многое уже забылось, многое я не могу разглашать ввиду конфиденциальности. Но до сих пор не перестают удивлять возможности эмпатии и интуиции. Я работала с проективными техниками, использовала арт-терапию, метафоры и ассоциации с использованием метафорических ассоциативных карт, в общем, творческий подход. Необычные ситуации бывали, конечно, когда человек приходил с одним вопросом, а я говорила, что ему по-настоящему важно совершенно другое, и мы это «другое» искали и находили.
Вот пришел человек, у которого было сложности с работой, — вроде и зарплата устраивает, и коллектив нормальный, а на душе тяжело, и уйти, по сути, некуда. Я предложила построить из камушков «сад камней» — и мы, обсуждая получившийся сад, пришли к выводу, что реально его мучает совсем не работа, а подозрения, что девушка, которую он любит, изменяет с кем-то из его знакомых (позже выяснилось, что так и есть).
Я ходила с теми, кто ко мне обращался, в лес, мы искали необычные веточки, листики, камни, человек с этими «находками» заряжался позитивом, настраивался на мотивацию, выговаривался. Итогами было развязывание «узелков», налаживание и нормализация самоощущения и отношений.
А недавно подруга пригласила провести лекцию, подготовить мотивационное выступление в университете, где она преподает. Все прошло более чем успешно, а потом она вспомнила, что очень-очень давно я ее консультировала, и ей это тогда помогло. Даже я уже забыла про это…
— Вы же на этой почве и познакомились с вашим мужем Дамиром?
— Мы оба интересовались психологией, занимались консультациями, вели курсы личностного роста. Так и познакомились на одном психологическом форуме в Интернете. Однажды участники форума решили встретиться очно — с разных уголков страны и из-за границы, — я эту встречу координировала. Там мы и увиделись.
— Как/когда вы поняли, что влюбились?
— Мы встретились в достаточно сознательном возрасте. Хотя наш брак для нас первый и единственный, тем не менее, мы к тому времени уже контролировали многие свои чувства. Обычно под влюблённостью понимается обусловленная любовь. Обусловлена она обычно человеческой биохимией и/или некими материальными вещами, а когда это проходит, то остаётся привычка и привязанность друг к другу (или люди расстаются, или ищут любви на стороне). У нас другое — сердечность и ощущение общей судьбы, пути — общие ценности, мысли, эмпатия друг к другу. Еще по мере общения в Интернете, до личной встречи, мы стали это осознавать. Поэтому сложно объяснить, что нас связывает и удерживает. Если убрать все, что обычно связывает людей вместе: любовь-морковь, чувства-эмоции, материальные вещи, привычка и привязанность друг к другу, обязательства, — тогда то, что останется в сухом остатке, нас, в конечном счёте, и держит вместе.
— Кто из вас в доме главный? Или у вас равноправие?
— У нас нет главного в бытовом плане, есть распределение обязанностей. И у нас очень простой городской быт. Нет дворца, за которым нужно следить и который нужно убирать, не надо разжигать печь утром и вечером, ходить за водой… У нас нет домашних животных. В этом плане жизнь максимально проста. Стиральная машина — стирает, пылесос — пылесосит. Сложные вещи делает супруг — закупает продукты, чинит что-то. Простые я могу сделать сама. Готовить сейчас тоже не проблема, есть полуфабрикаты, различные мультиварки. Но чаще готовит муж, он это делает быстрее и безопаснее. Я люблю иногда что-нибудь вкусное испечь. Так что в бытовом плане все проще, чем может показаться. Я могу сама дойти до крана и открыть его, если нужна вода. Сейчас почти все можно оптимизировать и автоматизировать. Достижения цивилизации сильно облегчают жизнь, особенно в условиях слепоглухоты. Если, конечно, не живешь там, куда эти блага еще не добрались (или уже ушли оттуда). В этом плане мне повезло…
— Ваш союз — редкий пример. Чаще слепоглухие люди находят себе пару из своей среды (или, как говорит Владимир Елфимов, част «смешанный» брак: слепоглухого/слепоглухой и глухого/глухой). Много ли сложностей вам пришлось преодолеть, чтобы сохранить отношения, любовь, преданность друг другу?
— Наш пример действительно другой. И некоторые совершают ошибку, экстраполируя наш случай на себя или других. Я слепоглухая с детства, но при этом всегда жила среди зрячеслышащих, а со слепоглухими были сложности в общении, тем более с глухими — я с детства с ними довольно мало контактировала. Хотя с юных лет состою во Всероссийском обществе слепых и Всероссийском обществе глухих, моё взаимодействие с ними ограничивалось уплатой взносов и редким появлением в офисах. Участвовала в создании и работе «Ушер-Форума», общества слепоглухих «Эльвира», Творческого объединения «Круг», Фонда поддержки слепоглухих «Со-единение», Центра творческих проектов «Инклюзион»… Но все равно: друзьями были зрячеслышащие. Поэтому и мыслей о ком-то другом у меня не было, и такие отношения для меня вполне естественные. Как я говорила, когда мы встретились, мы были уже достаточно взрослые, много пережившие и повидавшие люди, состоявшиеся личности; нам интересно друг с другом, и мы прежде всего — друзья, единомышленники, попутчики. Это самое главное.
— Жизнь в формате слепоглухоты — это обострённое ощущение запахов и тактильных ощущений. У вас есть классификация или коллекция запахов? А материалов/тактильных объектов?
— Есть коллекция ощущений. Как запаховых, так и тактильных, — синестезия. Если, например, читаю про грозу, сразу ощущаю аромат озона, а волоски на коже встают дыбом. Если речь про лошадок, то появляется запах лошади, а я буквально чувствую их шкуру и гриву. А если меня спросят про запах театра, то со стороны зрителя — это чёткий запах сушеных яблок, а со стороны актеров — запах пота и работы. Ну и пыль от кулис и пола. Вот такого очень много.
— Вы занимаетесь творчеством с детства. С чего всё началось?
— Папа рисовал ещё со школы, был фотографом-любителем, снимал домашние фильмы (у нас даже была кинокамера), играл на саксофоне и гобое. С ним мы создали кукольный театр для всего нашего дома.
Мы ставили, наверное, все известные нам сказки, какие читали… Были и сказки на грампластинках, куклы-варежки. Что-то делали сами — пуговицы-глаза нашивались, вата наклеивалась на старые и непарные варежки, старые шапки и шарфы тоже шли в ход. Родители других детей помогали. А для теневого театра просто вешали белую простынь на стену, ставили фонарь. И учились так собирать руки, чтобы на экране возникали изображения животных, а из бумаги выезжали фигурки: их клеили на палочки и тоже использовали в постановках.
Когда ставили «Чиполлино», то за ширмой мама открыла тарелку с нарезанным луком, чтобы возник живой эффект. К «Маше и медведю» были пироги, «которые Маша напекла, чтобы мишка отнес ее родным» — у нас сказка кончилась тем, что Маша вернулась домой, а мы ели пироги, которые медведю не достались (он убежал). Озвучивал сказки обычно папа — на разные голоса, или же ставили грампластинки. Играли и в «Ну, погоди!», и в Чебурашку…
Мама же закончила музыкальную школу, играла на пианино, и я до потери слуха успела немного поучиться играть. Потом начались школьные театральные постановки. И всякое рукоделие. В НИИД учительница русского языка предлагала рассказать актёрским способами то, что я читала. Много чего было в этом плане…
— В одном из интервью вы рассказывали, что любите лошадей. За что конкретно?
— У лошадей довольно высокий интеллект, с ними приятно общаться. Я училась выездке — красиво сидеть на лошади и танцевать под музыку. Хоть и не долго, но это очень сильные ощущения: когда ты доверяешь коню, а он тебе. Закончилось это увлечение немного трагично — лошадь нечаянно скинула меня назад, и я получила сотрясение мозга.
Благодаря тому, что я могла не приходить на первые уроки (или вообще не ходить в школу, так как занималась с учителями индивидуально), я ходила на конюшню. Шла через весь парк «Сокольники». На конюшне уже готовили лошадей к занятиям, и если я приходила рано, то помогала конюхам — поскрести шкуру, заплести гриву… Седлать коней не разрешали, только помогать. А потом ты выезжаешь из конюшни — и это так радостно и легко… Коник пританцовывает от нетерпения, потряхивает гривой, иногда слегка поддает задом — играет. Проходишь круг, потом еще, — на рысь… Потом уже само занятие. Я только начинала, поэтому тренеру приходилось давать указания. Выездка — это когда красиво сидишь и внешне почти никак лошадью не управляешь. А на самом деле это движения под музыку, которые выполняет лошадь. Так как я не слышу, надо было запоминать, что за чем идет и с какой скоростью. Но мы с Лордом (так звали мою лошадь), как-то сумели скооперироваться… Ему явно нравилось танцевать. Он хорошо реагировал на музыку, а я помнила, что за чем, и могла подсказать — у нас с Лордом, мне кажется, было слияние. Потом несколько кругов на разной скорости — и отводишь его в конюшню…
Это было красиво и по-доброму, но недолго. Потом в разное время и в разных местах я пересекалась с лошадками, каталась, но такого глубокого ощущения больше не было…
— Вы жили рядом с участниками «Загорского эксперимента», когда они учились в МГУ; в частности, с Александром Суворовым и Сергеем Сироткиным, участвовавшими тогда в «Загорском эксперименте». Какими они стали впоследствии — мы знаем, а какими они были тогда?
— Саша Суворов — всегда веселый, готовый поиграть и подурачиться. Добрый и большой. Юра Лернер еще больше со мной играл. А вот Сережа и Наташа были настолько погружены в учебу, что я реже общалась с ними. Особенно Наташа — была строгой и ругала Сашу и Юру за игры, а меня за шум. Но тогда я была совсем ребёнком, а они — уже студенты МГУ.
Любимая игра с Сашей — чтобы он меня ловил. Я скользила у него под руками, а он пытался меня поймать. Иногда это удавалось, и мы оба смеялись и радовались. Но вот первая встреча с ним меня напугала. Мне было лет пять, мама привела меня в коррекционную школу при НИИД, все незнакомое, и тут какой-то высокий парень подошел, присел на корточки и попробовал взять меня за руку. Конечно, я не далась… Это потом висеть на нем было классно. А с Юрой мы много озорничали, баловались, как дети, он горазд был напридумать шалости… не очень красивые иногда…. Утащить и спрятать сумочку учительницы, например, положить пакет с водой на стул… Сейчас немного неловко вспоминать такое.
— В «Независимой газете» есть рубрика «Главкнига» — чтение, которое изменило жизнь. А в вашей жизни была книга, которая изменила жизнь?
— Я очень много читала. Поэтому выделить какое-то конкретное произведение сложно… Сплав многих текстов, в разное время — разные книги меня поддерживали и изменяли. Ведь когда меня забрали из детдома, я восполнила недостаток общения со сверстниками запойным чтением. И потом, когда развиваешься, то и книги меняются. То, что меня действительно меняло в жизни, — это духовная литература, натурфилософия. Художественная или публицистическая литература, какая бы хорошая она ни была, вряд ли может коренным образом изменить жизнь человека к лучшему. А духовной литературы в мире не так уж много, почти вся она известна, и на её основе выстроены все цивилизации. Тут даже нет смысла перечислять. Но и Высоцкий тоже прав в своей «Балладе о борьбе»: «Детям вечно досаден / Их возраст и быт — / И дрались мы до ссадин, / До смертных обид, / Но одежды латали / Нам матери в срок, / Мы же книги глотали, / Пьянея от строк». Книгами я зачитывалась до дыр; для книг на Брайле — это буквально. Читала я разное, и русскую классику тоже. Все, что можно было достать. Но, в основном, меня интересовала фантастика, к сожалению, ее было мало. Когда появились «Дюна» и «Звездные войны», я ими зачитывалась. Сейчас художественную литературу почти не читаю, только специальную. Как говорится: «я не читатель, я писатель». Возможно, и сама допишу что-нибудь в жанре фантастики, посмотрим, в этом плане накопилось достаточно текста «в стол».
— Вы пишете и рисуете. Что для вас поэзия, а что живопись?
— Поэзия — это живопись словом, а живопись — поэзия в красках. Для меня это потребность контакта с материалом, сам процесс создания. То, что получается, оцениваю уже не я… Поэзия и живопись для меня — две стороны одной медали. Я почти подготовила сборник, в котором будут избранные стихи и картины. Рабочее название: «Фиолетовая поэзия и экспрессия».
— Я могу понять, как рисует зрячеслышащий человек, но не могу понять, как рисует слепоглухой. Как вы запоминаете, где на холсте расположены объекты, как не путаетесь, дорисовывая ту или иную часть картины (например, кораблик или человека)?
— Всё-таки я начала рисовать, пока сохранялось остаточное зрение. Года в три точно уже рисовала красками под руководством папы. И я понимаю формы. В школе имени К.А. Микаэльяна у меня была преподавательница, которая индивидуально занималась со мной изучением мировой живописи. Позже я освоила техники китайского стиля «идеи и образов» и живописи пальцами.
У меня неплохая чувствительность пальцев, я не всегда пишу кистью и могу проверить что-то, касаясь холста. Укладываясь в холст, берешь и держишь его объем в голове. Потому предпочитаю делать всё быстро, дорисовывать по высохшему очень непросто. Когда возвращаешься к незаконченной картине, надо вспомнить ее, пройтись руками, может — спросить супруга о том, что подзабылось. И все равно это очень непросто, так как идея и вдохновение уже переключились на другие образы.
— А танцы — у вас, наверное, особое восприятие пространства? Насколько быстро после наступления слепоглухоты человек начинает чувствовать его так, как никогда бы не почувствовал зрячеслышащий?
— Это зависит от культурного воспитания, телесной тренированности, любви к ритму и отсутствию страха… оторвать ноги от земли. Я в юности занималась бальными танцами, танго, йогой. А потом танец помог мне выйти из тяжелейшей депрессии, это один из видов арт-терапии. Если отдаваться танцу душой, а преподаватель сам всей душой хочет тебе помочь. Я смогла пойти на фламенко спустя три года после полной потери зрения и слуха. Занималась и боевыми искусствами.
— Ого, а расскажите, как вы проходили тренировки и какие боевые искусства освоили?
— Освоить боевые искусства даже будучи совершенно здоровым человеком очень сложно, нужно иметь предрасположенность. Мне нравится сценическая боевая хореография, особенно пришедшая из пекинской оперы. Еще мне нравится колотить боксерскую грушу, такой «фитбокс». В моем положении нельзя говорить об освоении какого-то конкретного боевого искусства: я так или иначе пересекалась с разными мастерами восточных боевых искусств, что-то брала в арсенал движений. Мне нужно понимать боевую хореографию и философию хотя бы для моего театра Cosmoopera Performing Arts. Кстати, в международной версии спектакля «In Touch/Прикасаемые» есть момент, где я применяю прием из айкидо.
— Знаю, что вы полиглот. Сколькими языками вы владеете?
— Меня всю жизнь интересовали языки. Сейчас я жалею, что не пошла учиться на лингвиста, но, конечно, выбора у меня не было. Полиглот-то — громко сказано… Так, чтоб читать простое, без словаря — владею болгарским и английским. Через пень колоду понимаю испанский и французский, так как учила их очень давно, а раньше читала свободно. Славянские языки понимаю даже в виде латиницы (чешский, польский). Мне близки по восприятию тюркские языки, нравятся слова на татарском. Продолжаю учить английский, потому что это необходимо, а также иврит и китайский — насколько это возможно для меня. Также жестовые языки и дактильные алфавиты. Ну и знаю два языка, которые не принадлежат земным цивилизациям, поэтому бесполезны тут.
— То, что вы быстро и хорошо запоминаете слова, — личные особенности вашей памяти? Или обострённое запоминание — некая компенсация?
— Возможно, и компенсация. Нет слуховых шумов и отвлечения, ничего не мешает запоминать. У Александра Суворова, кстати, такая же память, что подтверждает эту теорию. Но это применимо только к тем, кто развивает свой интеллект, много читает, размышляет.
— Сколько времени у вас уходит на изучение одного языка — до уровня чтения, скажем, новостных ресурсов?
— Чтобы новости читать и не рыться постоянно в словаре… на болгарский, например, мне хватило полтора месяца. Но если чем-то не пользуешься, то оно теряется и забивается другим. А интерес пропадает, если нет мотивации…
— Что вы можете сказать тем людям, которые после наступления определённого состояния (какого-либо недуга) отгораживаются от мира, некоторым образом исключая себя из активной жизни?
— У человека есть судьба, значит, её нужно прожить. Человеческая жизнь хоть и одна, но на этом не заканчивается. Мы уносим с собой то, что наработали. С чем бы человек не столкнулся, вначале всегда тяжело, но время — лечит. Главное всегда подниматься и идти дальше. Надо жить и развивать себя внутри, искать более глубокий смысл жизни — «Бог не по силам испытаний не даёт». Есть старая загадка: «Как вытащить гуся из клетки, не убив его и не сломав клетку?» Можете попробовать её разгадывать…
— Знаю такую загадку про бутылку. Ну вот, предположим, вы никогда не были в клетке.
— На самом деле, мы все заперты с рождения в этой «бутылке реальности». Думаем, что все, что мы видим или слышим, есть окончательная реальность. Внутренняя слепоглухота и есть наша клетка. Так что в этом плане все люди находятся в «сложной жизненной ситуации», осознает это человек или нет. Находясь в клетке, нельзя быть счастливым, даже если она золотая. Моя авторская колонка в интернет-газете «Особый взгляд» имеет тот же подтекст — «Инопланетянин в аквариуме».
— С трудом укладывается в голове: как вы успеваете всё? Как проходит обычный день из жизни Ирины Поволоцкой?
— Иногда бывают периоды, когда приходилось работать почти на износ. Когда репетиции и спектакли, успеваешь очень мало других дел. На самом деле, дел больше, чем я успеваю сделать. Но если нет ничего срочного, тогда всё просто… Встать около четырёх утра, сделать гимнастику, почитать книгу, проверить соцсети и почту, пообщаться. Позавтракать, поработать над текстами, стихами, порисовать, поизучать языки, поиграть на флейте. При возможности — погулять с мужем, иногда с подругами. Обычно прогулка — это добраться до какого-нибудь парка или сквера, пройтись там немного — и обратно. Когда надо сходить по делам, можно часть маршрута пройти пешком. Бывает, мы выбираем очень далекие маршруты, называем это «сходить за хлебом». Это когда планируешь «ненадолго и недалеко прогуляться», а в итоге пол-Москвы проходишь… Сейчас в Москве стало много хороших мест для прогулок, если сравнить с тем, что было лет 10-15 назад, когда приходилось гулять по задним дворам домов. Да, я люблю пешие прогулки, просто гулять… Но даже если бы я захотела, то не смогла бы выйти из дома одна и пойти куда захочу. Мне всегда нужен сопровождающий.
— Какую роль в вашей жизни играет театр?
— Театр всегда играл в моей жизни большую роль. И когда мы с папой делали домашние постановки, и когда мама водила по театрам, и когда сама начала участвовать в спектаклях и создавать перформансы. Театр — это возможность выразить что-то, прожить роль, которая в жизни недоступна. Возможность посмотреть мир, общаться с интересными людьми. Ну и иногда немного заработать.
— Вы играете на одной сцене со звёздами (например, в «Прикасаемых»), сами организуете перформансы и режиссируете постановки… Со стороны это кажется немыслимым, но это есть.
— Я придумываю идею, пишу набросок сценария. У меня много знакомых в этой сфере, которым я могу предложить поучаствовать. Ищу хореографа, с которым обсуждаю видение. Нахожу музыкантов, договариваюсь (могу послушать руками) или узнаю их видение музыки, звуков, общие пожелания. Находясь внутри сцены, ощущаю происходящее. Слушаю специалистов, могу не согласиться, а могу скорректировать свои идеи. Благодаря соцсетям можно создать в них рабочую среду, в которой общаешься с командой, делишься текущими событиями, планами. Так единомышленники в курсе того, что происходит в жизни каждого. Без такой коммуникации было бы, наверное, невозможно работать.
Что касается театральных планов, то нужно доделать перформанс про «звук и цвет», довести до финала исследование по Маяковскому — это коллаборация участников из нескольких городов и сфер творчества. Еще пишется пьеса для моноспектакля по автобиографической повести. Это ближайшие планы. Но человек предполагает, а Бог располагает… Сейчас такое время, что сложно что-то загадывать и планировать.
— Как зрителю лучше воспринимать/прочитывать ваши театральные работы? Стоит ли попытаться отключить зрительное восприятие и больше чувствовать, то есть видеть невидимое?
— Пока что я делаю постановки в виде перформансов. В отличии от драматического спектакля тут нужно включать воображение — помимо привычных слуха и зрения. А ощутит ли зритель невидимое — зависит от многих факторов. Это, конечно, самое сложное в этом жанре — добиться понимания у зрителя.
— А насколько важна для вас литературная деятельность?
— Это возможность высказаться, структурировать мысли, эмоции, чувства. Абсолютно верно выражение: «Скажи, что ты читаешь, и я скажу, кто ты». Или, возвращаясь к Высокому: «Значит, нужные книги ты в детстве читал!» Читать и самому сочинять очень важно для саморазвития. Я как-то даже вела литературные курсы на основе метафорических ассоциативных образов.
— Насколько вам важно передавать навыки, «заражать» творчеством друзей (в том числе слепоглухих). Думаю, не без вашего влияния начала писать стихи и эссе та же Алёна Капустьян…
— Алёна — да, и Галина Ушакова тоже, косвенно и другие. Я специально не стараюсь. Просто делаю то, что мне самой интересно, а там уж… Могу подать пример, подсказать, посоветовать. Важно, чтобы каждый искал свой творческий способ и путь самовыражения, а не просто копировал и подражал.
— Если абстрагироваться от творчества (потому что это всегда работа) — как вы любите отдыхать?
— Есть творчество для отдыха: музыка, живопись, поэзия. А так — как я уже говорила: парк, прогулки пешком. Чайная церемония или кофе в тихой, спокойной обстановке, благовония, свечи, игра на флейтах. Как говорил Конфуций: «Когда тебе плохо — прислушайся к природе. Тишина мира успокаивает лучше, чем тысячи ненужных слов». Посидеть в саду… Рисование, если это не на заказ, для меня — отдых душой и телом.
— Каким вы видите будущее слепоглухих людей — какие технологии предощущаете, что бы хотели изменить в мире?
— Самое главное — это отношение людей друг к другу, нравственный уровень. Без этого никакие технологии не помогут. Технологии так или иначе стремительно развиваются, они уже тут, независимо от того, хотим мы этого или нет. Каждый день появляется что-то новое, в том числе и для незрячих, неслышащих и слепоглухих. Я сама периодически участвую в тестировании таких разработок. Но вот отношения, нравственные ценности, высокая культура, истинная духовность — это то, что само собой не повышается, нужны общие усилия. Если это улучшить, будет меньше больных людей, как физически, так и психически. Технологии и дальше будут развиваться, человечество выбрало этот путь. Главное не превратиться в бездушных киборгов. Фантасты на эту тему много написали. Кончено, технологии — неотъемлемая часть повседневной жизни, без чего я бы не смогла делать то, что делаю. Очень выручают современные брайлевские дисплеи и смартфоны с адаптивными возможностями. Без них и Интернета я бы не могла общаться со всем миром в режиме реального времени.
Беседовал Владимир Коркунов