Встаю по будильнику. Сегодня мы едем в райцентр подписать у завполиклиникой бумаги. Слушая плотный звон в голове, первым делом привычно тянусь за глюкометром и шприц-ручками. Прокалываю палец, долго всматриваюсь, появилась ли капля крови. Так и не поняв, подношу глюкометр со вставленной тест-полоской, медленно веду ею по коже пальца. Возможно, капля есть, возможно — нет. А может быть, она уже скатилась к ладони. Бывает, я порчу так по две-три полоски. Но прибор едва слышно пикает — взял кровь. С некоторым замиранием жду — достаточно ли? Второй сигнал звучит через пять секунд — все в порядке.
Вообще-то говорящий глюкометр у меня есть. Но полоски к нему две недели как закончились, новые обещали прислать только через десять дней. Спасибо моему эндокринологу — выписала две коробки к неговорящему. Но на нем почти ничего нельзя рассмотреть, особенно по утрам. И кто придумал, чтобы тонкие черные цифры были на сером фоне? 6.6. Отлично.
Подхожу к комнате сына:
— Валер, вставай.
Он бормочет что-то, просыпаясь. Через несколько минут предстает передо мной:
— Доброе утро. Как спалось?
Я привыкла к его произношению, понимаю.
Провожу пальцами по его щеке:
— Побрейся сегодня.
Пока он в ванной, готовлю одежду, потом собираю на стол, режу хлеб. Хлеб надо бы взвесить — мне полагается сорок граммов. Но говорящие весы дорогие, а мои давно стали бесполезны. Поэтому беру полтора кусочка — на глазок. Тем временем сын перебазируется на кухню, садимся завтракать. Прежде чем встать из-за стола, говорю:
— Все на диване, будь внимательнее.
Одеваюсь, собираю документы, складываю сумочку. Подходит сын. Провожу руками по его плечам, по торсу, проверяя, правильно ли надел. Слегка поправляю воротник тенниски. Обуваемся, он выходит во двор и возвращается с собачьей миской, наполняет. Закусываю губу: он уже в выходной одежде, сегодня некогда переодеваться несколько раз. Прошу в спину:
— Не прижимай к себе.
Но проверить, все ли в порядке, не могу. Ладно, теперь уже как есть. Снимаю с вешалки трость, выходим из дома.
Сегодня горячее солнце и холодный ветер. Песок под ногами плотно сбит вчерашним дождем. Иду по колее, держу трость перед собой слегка навесу, чтобы не слишком цеплялась за неровности и не путалась в траве у обочины. Взглядом веду по небу. Радостно вижу голубизну. Дома и деревья кажутся серыми неясными пятнами. Но ориентируюсь при ходьбе все равно на них.
Пытаюсь выбраться из колеи на более ровное место, но без конца оступаюсь обратно. Сын, прихрамывая, идет рядом и говорит. Я научилась не слушать и обращаю внимание на его речь, только если в ней звучит что-то необычное. Дорога требует всего внимания. В колеях стоят лужицы, и сын иногда мягко кладет руку мне на запястье и отводит в сторону, а иногда я наступаю в них — они слишком маленькие, и я не могу нащупать их тростью.
Приходим на станцию, останавливаемся у крыльца. Я подаю два паспорта — свой и его.
— Валер, не доставай свою справку, чтобы не возиться. Возьми по моей с сопровождением.
Он поднимается по деревянным ступенькам в домик станционного вокзала. Через несколько минут выходит, возвращает паспорта.
— Вложил справку и билеты?
— Она сама вложила.
Кассиры на вокзале знают нас и нередко сами вкладывают под корочку паспорта наши проездные документы, чтобы Валерке не мучиться с этим перед окошечком кассы. Беру сына под руку, идем на перрон. Чтобы никого не зацепить, громко постукиваю тростью.
Подходит электричка. Последние годы двери на вагонах стали красить в красный цвет, и я довольно уверенно иду к двери. Сын держит меня за локоть, слегка направляя. Ждем, когда все зайдут. Ищу поручень. Поднимаемся, заходим в вагон.
— Куда?
Он что-то бормочет, не может определиться. Идем. Снова спрашиваю:
— Скоро?
Он снова бормочет. Останавливаюсь.
— Валер!
Он тянет меня на сиденье.
Едем. Я сижу без дела. Сын согнулся над телефоном.
На выходе сталкиваемся с проблемой. Зимой перрон в райцентре отремонтировали и положили новую плитку. Сейчас ее, оказывается, снимают, под ногами глубокий песок. Нам надо успеть на автобус, который встречает пассажиров электрички и идет прямо до поликлиники, и сын начинает нервничать. В толпе теряю направление, он водит меня то туда, то сюда, кидается во все стороны. Останавливаюсь. Вокруг уже никого нет.
— Подведи меня к перилам!
Снова куда-то идем, он ругается сквозь зубы.
— Объясни, что вокруг нас! — требую я, теряя терпение. Но прекрасно знаю, что это невозможно. Пытаюсь идти сама, он останавливает меня и снова ведет. Он паникует.
Кое-как выводит на пандус. Сползаю вниз. Торопливо идем вдоль вокзала. Чувствую, что сын снова меняет направление.
— Стой. Осмотрись и найди взглядом автобус. Он здесь?
Пауза — сын осматривается.
— Он отъезжает!
Поспешно идем. У двери уже никого нет, только кондуктор — нас увидели и подождали. Подаю Валерке деньги, он рассчитывается. Сдачу кондуктор вкладывает мне в ладонь.
Нащупываю поручень, заходим. Прохожу немного и останавливаюсь, пытаясь найти поручень вверху. Автобус уже выворачивает. Рядом встает девушка:
— Женщина, садитесь.
Но я не пойму, куда. Кто-то берет меня за руку, тянет. Трогаю ладонью, нащупывая сиденье. Сын остается на ногах.
Дорога — пять минут, несколько поворотов, и вот мы выходим.
— Посмотри, где встал автобус, и найди «зебру».
Он довольно уверенно подводит меня куда надо. Но люди уже перешли. На несколько секунд приподнимаю над дорогой трость, демонстрируя ее водителям, и мы идем. Зашагиваем на тротуар. Отвлекаюсь на что-то и едва не падаю с бордюра — тротуар уже кончился. Еще несколько бордюров и поворотов, мы заходим в калитку, поднимаемся на крыльцо без перил и входим в здание поликлиники.
Здесь я чувствую себя довольно уверенно и сама иду к лестнице. Сын рядом и не вмешивается. Но у ступенек снова отводит в сторону — кто-то спускается навстречу.
— Можно, — говорит он.
Кладу руку на перила, поднимаюсь. На шестой ступеньке успеваю вовремя отдернуть пальцы — уже попадалась, знаю. Здесь перила вплотную приделаны к верхнему лестничному пролету.
Выходим в коридор.
— Справа двадцать пятый кабинет.
Валерка останавливается у нужной двери.
— Спрашивай.
Мнется. Вздыхаю и спрашиваю сама:
— В двадцать пятый кабинет кто последний?
Тишина. Повторяю вопрос. Кто-то говорит:
— Никого нет, заходите.
Это хорошо. Обычно здесь толпа. Достаю бумаги, отдаю сыну. Снова мнется. Наконец спрашивает:
— Что говорить?
Подавляю новый вздох — толку-то? — и в сотый раз тихо диктую:
— Зайдешь, скажешь: подпишите, пожалуйста, документы.
Стучит, заходит. Слышу его голос:
— Здравствуйте… — и сквозняк прихлопывает дверь.
Через пару минут Валерка выходит:
— Подписал!
Цель достигнута! Можно возвращаться.
Жаль, что отсюда — пешком. Идем через двор, Валерка спрашивает:
— Вода у нас есть?
— Нет. Хочешь пить?
Подходим к магазинчику за территорией, достаю деньги, считаем. Я кладу мелочь себе на ладонь, он называет монеты. Набираем двадцать рублей.
— Поллитровую бутылочку, — напутствую я.
Он заходит и возвращается:
— Не хватило.
— Сколько надо?
Мнется:
— Не знаю.
— Ну так спроси.
Выходит:
— Тридцать пять рублей.
— Поллитровая бутылочка?
Тут же теряется.
— Да…
Снова считаем деньги. Заходит, выходит и начинает доставать из кармана сдачу, локтем прижимая холодную бутылочку к груди. Забираю у него воду.
— Откуда сдача?
— Она восемнадцать рублей стоит.
Молчу. Что скажешь?
Помогаю открыть крышку, чтобы не облился, прижимая к себе. Несколько минут стоим. Торопиться некуда. До обратной электрички два с половиной часа. Потом продолжаем путь.
— Смотри, где-то здесь тротуар.
Тротуар узкий, шириной около метра. Его сделали недавно вдоль самой дороги. Ходить по нему я боюсь. Оступишься влево — окажешься на дороге, вправо — довольно высоко. Тщательно прощупываю край тростью. Сын идет рядом и, как всегда, говорит. Люди не встречаются — наверно, видят нас и сходят с тротуара в заскорузлую под солнцем грязь. Вниз, к выезду со дворов — вверх, вниз — вверх. Никак не могу запомнить, сколько раз. Наконец трость стучит по плитке. Так, мы у магазина. Значит, рядом перекресток. Подходим. Валерка подводит меня к «зебре». Он не любит этот перекресток. Здесь светофоры только для транспорта, и пешеходу их не видно. Когда в критических случаях Валерке приходится приезжать в райцентр одному, он переходит эту улицу в другом месте. Там светофор удобный, но перед ним — разбитая лестница, по которой я со своей тростью пройти не могу. Боюсь до потери сознания.
Напрягая внимание, сквозь звон в голове, прислушиваюсь. Так, шум машин стих. Приподнимаю трость. Идем. Здесь дорожка удобная. Наконец доходим до нужного поворота. Сворачиваем. Нам нужно купить бритвенные станки, и я говорю:
— Читай все вывески слева. Там есть «Лепта», хозяйственный магазин.
Вернее, он там был, когда я еще сама ходила по магазинам. И тогда мне было глубоко безразлично, на третьем от угла крыльце его дверь или на двадцать третьем. А теперь я никаким образом не могу этого вспомнить.
Сын читает вслух, но нужной вывески среди названных нет. Что ж, идем дальше. В конце концов, впереди у нас еще два магазина, где могут быть хозяйственные отделы. Но теперь надо перейти дорогу, и я не помню, есть ли на ней «зебра».
— Валер, когда увидишь «зебру», будем переходить.
Доходим до перекрестка, но «зебры» нет. Вернее, есть, но одна и не на ту сторону. Вздыхаю. Отходим подальше, и я говорю:
— Ладно, пойдем так. — И, чтобы успокоить сына, поясняю: — Пункт 14.5: слепой имеет право переходить улицу в любом месте.
— Но я-то не слепой! — резонно возражает сын.
— Ты сопровождаешь слепого, — уверенно говорю я.
Переходим, идем вдоль заборов. Снова переходим дорогу без «зебры», поднимаемся на крыльцо магазина.
— Зайди, посмотри, есть ли нужный отдел.
Он заходит. Выходит и радостно сообщает:
— Есть.
— Купи… — начинаю я.
— Зайди со мной.
Что ж, покупка непривычная. Заходим. Он подводит меня к отделу, решаем, какие станки нужны, достаю кошелек. Спрашиваю, показывая купюры:
— Это что?
— Сотня.
— Это?
— Пятьдесят.
— Это?
— Двести.
Даю нужное продавцу. Потом, отойдя на два шага, считаем сдачу. Прижав трость локтем к телу, на одной ладони держу мелочь, он перекладывает монеты на другую ладонь, называя и подсчитывая. Социализация, мать ее… Кто, глядя на нас, поверит, что он пару лет назад сдал ГИА?
Продолжаем путь к вокзалу. Оказываемся на довольно обширной площади. Валерка останавливается на середине, крутит головой. Сбился.
— Смотри, где магазинчик «Билайн».
Обрадовался — увидел. Переходим улицу, идем. Здесь нет тротуаров, но по ту сторону — заборы с бурьяном на обочине, а здесь можно идти. Останавливается. На той стороне высокое крыльцо магазина.
— Я посмотрю диски?
Прислушиваюсь сквозь шум железной дороги и постоянный звон в голове. Машин нет, а «зебры» на этой дороге еще не изобретены. Вроде бы тихо.
— Иди. Да не беги только.
По быстрому сдвоенному топоту понимаю: бежит. Высокий, выше меня на голову, рука, согнутая, как куриная лапка, прижата к груди. Что ж, я свое переплакала.
Возвращается:
— Ничего интересного.
Снова по краю дороги идем к станции. Уже близко.
Останавливаемся у перрона. Сейчас сын спокоен, и я спрашиваю:
— Валер, а почему мы утром не могли здесь спуститься?
— Там ступеньки разобраны.
— А люди как прошли?
— По пандусу.
Так это или нет, я узнаю, если расспрошу кого-нибудь из знакомых, кто был здесь сегодня. Ладно.
— Пойдем на вокзал или посидим здесь?
— Здесь.
Помогает найти пандус и подняться на перрон. Начинает пугливо оглядываться, ища, есть ли здесь скамейки. Видит одну, с облегчением ведет меня к ней.
Ждем. Сын снова сутулится над телефоном.
Достаю глюкометр. На ярком солнце каплю крови видно лучше. Поворачиваю дисплей к сыну.
— Пять и три, — сообщает он.
Маловато, ведь впереди еще дорога. Закидываю в рот несколько карамелек. Лучше на этот случай возить с собой рафинад, но коробочка рафинада довольно увесистая, в мешочке сахар крошится, а в бутылочке из-под витаминов гремит.
…Наконец выходим на нашей станции. Да, а теперь-то через мост. Мостом у нас пользуются редко, бегают через рельсы — всего-то четыре пути! — но мы на такие подвиги не отваживаемся.
Ступеньки выщербленные, металлические уголки на их краях отстают, и в них застревает трость. Да и сил что-то нет. Ничего, осталось полчаса — и мы дома.
Лужицы подсохли, идти стало легче. Но зато пыль поднимается от ног, зарывается трость. Пока вытаскиваешь, она попадает в траву на обочинах, запутывается. Ничего, вот уже под горку, в горку, мимо переулочка, три двора — и наша калитка. Сын достает что-то из почтового ящика — слышу, как гремит крышкой.
— Что это?
— Не знаю.
— Ну так прочитай.
Расправляет одной рукой, читает.
— Мам, задолженность за электроэнергию.
— Не может быть! — устало выдыхаю я. — Все оплачено на прошлой неделе.
Дозвониться в «Крайэнерго» почти невозможно. К тому же, там спрашивают данные с квитанций, но я их не вижу.
Что ж! Значит, завтра мы снова едем в райцентр… автобусы туда не ходят, и как пройти, сын наверняка не помнит. Я знаю, что от переезда надо свернуть на одну из многочисленных тропинок, но там никаких ориентиров: ни столба, ни забора, которые можно нащупать тростью.
Как же мы найдем дорогу?..
Достаю ключ, открываю дверь, разуваюсь. На запыленных ногах бреду по паласу в комнату. Не переодеваясь, снова достаю глюкометр (мне полагается два измерения в день, и тест-полоски выдаются с этим расчетом). 3.0. Мало. Вот почему я так обессилела.
— Валер!
Нет, ему не открыть одной рукой банку.
Кое-как встаю, бреду на кухню. Открываю банку, лью варенье в стакан. Сын уже рядом:
— Налить воды?
Он знает, что мне и в доброе время трудно прицелиться. Я сажусь на стул, ослабевшими, вздрагивающими руками беру стакан.
Господи, до чего же вкусно! Холодный, кисло-сладкий смородиновый морс!
Осторожно ставлю стакан на стол. Медленно расслабляюсь. Ничего, будем жить. Как хорошо-то, Господи…